|
||||||||||||||||
| Кинематографический образ отчаянного гардемарина-бретера, похоже, всегда будет "висеть" на Дмитрии Харатьяне. С годами он как будто не меняется — так же обаятелен, светловолос, молод и любим женщинами всех возрастов. Хотя ему уже 44, природой Диме определен тип "вечного мальчика".
Что его сегодня заботит и о чем он мечтает, вы узнаете из интервью с актером, телевизионная версия которого выйдет в программе "Бальзам на душу" в эту субботу, 10 января, в 11.10 на Первом Балтийском канале. Следуй за мной — Вы по-прежнему Дима или вас теперь надо величать по имени-отчеству? Что-нибудь кардинально изменилось в вашей жизни за последние 10 лет? — Каждый день приносит что-то новое. И в мою жизнь тоже. За последние 10 лет у меня родился сын, Иван, которому "полшестого" сейчас. Кроме того, театр пришел в мою жизнь или я пришел в жизнь театра. Случились некоторые роли в кино. Я начал заниматься продюсерской деятельностью, открыл "Клуб кино", которому уже 8 лет. И много-много чего еще. Остальное касается эмоций, чувств, ощущений… — Существование сына как-то изменило вашу жизнь? — Конечно. Рождение ребенка в зрелом возрасте, особенно для мужчин, это нечто особенное. Это событие, которое сложно сравнить с чем-то по силе воздействия и по силе чувств по отношению к новому человеку, который появился на свет. Это огромная часть моей жизни, главная, может быть, часть, главный подарок, который мне уготовила судьба и Господь Бог. Пока, по крайней мере. Многие мои поступки, деяния, мысли, слова и чувства подчинены теперь именно этому человеку. — Можно сказать, что вы скорректировали под него свою жизнь, не позволяете себе больше жизненных зигзагов и хотите быть для сына идеальным отцом? — Идеальным быть невозможно, но пример хочется подавать только положительный. Я вообще сторонник метода воспитания "следуй за мной". По-другому я не умею, и вообще из меня педагог никакой, я очень балую и своих детей, и чужих детей, и вообще подрастающее поколение. Я не умею быть строгим, назидательным, где это нужно, я не умею требовать. Поэтому, конечно, он сидит у меня на шее и буквально погоняет. Но мне это нравится. Я понимаю, что детство у человека одно. Тем более есть альтернатива: есть мама, которая жесткая, строгая, справедливая, требовательная, которая держит его почти в ежовых рукавицах. Поэтому в ситуации плохой-хороший следователь, я — хороший, чем он, конечно, пользуется. В борьбе с искушениями — На протяжении всей вашей творческой жизни у вас были толпы воздыхательниц, имевших на вас виды. Как вы с ними обходитесь сейчас? — Вот только к семье это не имеет никакого отношения. Это отдельная жизнь. Верить, надеяться, любить — это основа основ. А что касается присутствия в создании образа романтического героя в лице Дмитрия Харатьяна некоторого количества представительниц слабого пола, я это понимаю и уважаю. Раз это существует, значит, это необходимо. Светлые образы, особенно в определенном возрасте, когда формируется душа человека и его сознание, абсолютно необходимы людям. В этот период нужны идеалы, маяки, ориентиры, к которым хочется стремиться, которые излучают некий свет, добро и в которые хочется верить. Хочется верить на протяжении всей жизни, но недостает их особенно в юношеском возрасте. — Показательны в этом отношении ваши гардемарины. — Гардемарины, конечно, это тот самый собирательный романтический образ идеальных, положительных качеств: любовь, добро, дружба, патриотизм… — А в жизни вам удается приблизиться к идеалам своих кинематографических образов? — У каждого из нас свой путь и свое предназначение. В моей профессии очень много испытаний. И главное испытание — это искушения грехами человеческими: властью, славой, гордыней, тщеславием, — это все очень близко публичным людям. Поэтому артист находится в постоянной борьбе, которую очень сложно выиграть: многие ломаются, много изломанных судеб, искалеченных биографий. Это изнанка этой профессии. За все, видимо, нужно платить. И непонятно, как относиться к успеху, известности, славе, популярности. Что это? Награда или испытание? С одной стороны, это атрибут профессии, а с другой — это тяжкая ноша. — Удается вам избегать искушений? — Периодически. Я нахожусь в процессе постоянной войны, борьбы с самим собой и с вышеперечисленными искушениями. Я в стремлении. Не могу сказать, что я победил, но я в стремлении к победе. — Какая роль из сыгранных вами для вас сегодня самая главная? — Роль отца. Это важнее. Главное — душу сберечь. Каждый из нас рожден, чтобы душа окрепла, сформировалась и изменилась, потому что Туда уходит только она, а здесь остается бренное тело. — У вас с молодости было это понимание? — Ну что вы, откуда? Может, интуитивно, подсознательно, на каком-то чувственном уровне… — Что должно произойти в жизни человека, чтобы пришло подобное осознание? — Опыт, и потери и приобретения. Путь один — через шишки и ссадины — В сознании зрителей вы до сих пор находитесь в категории молодого актера… — Просто у меня конституция такая, что я выгляжу немного моложе своих лет, и от этого до сих пор ко мне прикреплен образ прошлых лет, от "Гардемаринов" и "Розыгрыша". — Так вот, все-таки как молодой актер вы наверняка знаете, на что стоит тратить свою жизнь. — Стоит делать то, что приносит пользу и радость людям. И еще стоит делать то, что приносит тебе радость и удовольствие. Это счастье, если находится такое дело. — А к алкоголю как вы относитесь? — Нормально. Для того чтобы понять, стоит тебе выпивать или не стоит, видимо, нужно выпить и понять, что это не твое. Все имеет отношение к твоему личному опыту. Чужой опыт, собирательный опыт истории человечества, конечно, существует, но при этом мною очень оспаривается фраза относительно того, что дураки учатся на своих, а умные на чужих ошибках. Не получается. Все равно периодически надо наступать на свои грабли. Только так можно через шишки, через ссадины, через какие-то раны, душевные и физические, через страдания прийти к пониманию своего существования на земле. — Какой опыт из полученного вами вы оцениваете как самый необычный? — В свое время, имея грудного ребенка и будучи уже известным артистом, я обивал пороги всех театральных заведений, но меня никуда так и не взяли и пришлось идти в армию. Полтора года я отслужил в Москве. Это было связано с самодеятельностью, но не с Театром советской армии и не с ансамблем Александрова, это была военизированная пожарная охрана МВД СССР. При ней был внештатный ансамбль, где я выступал артистом: и песни пел, и на гитаре играл. Как говорится, и чтец, и жнец, и на дуде игрец. Это, скажем так, был неожиданный, но полезный опыт, о котором я нисколько не жалею. Каждому — свои трудности — Есть у вас глобальные планы на будущее? Сына вы уже родили. Теперь осталось дом построить, дерево посадить? — Оставить память о себе хорошую… А дом уже построен, есть дачка, шесть соток. Мама руководит ею уже 17 лет. — Можно сказать, что ваш дом — ваша крепость? — Вряд ли. Вот посмотрят миллионы людей переда чу "Пока все дома" и как будто все они побывали в твоем доме. Получается, мой дом уже не моя крепость: все уже его рассмотрели. Но и совсем замыкаться и уходить от светской жизни не стоит. — Хотелось бы вам еще детей? — Хотеть-то я бы хотел, но уже слишком взрослый я для этого. Надо же их на ноги поставить и обеспечить какое-то будущее. Хотя это тоже обманчивая установка. Может, совсем и необязательно обеспечивать им будущее. Столько примеров, когда родители обеспечивают будущее, а потом дети вырастают инфантильными и ничего не могут. Вот тебе и будущее… Нужны все-таки трудности, и не искусственные, а настоящие, которые жизнь на тебя возлагает. Я вот балую ребенка и понимаю, что в общем- то нехорошо поступаю. Как будто я правильно делаю, потому что мне это по душе, но с другой стороны, ребенок же привыкает к тому, что все можно. А в обществе, в среде все равно есть нормы поведения, ограничения. Человек же не может существовать абстрагированно, он все равно в системе находится. — Кстати, в российской прессе появились слухи, что у вас нашелся еще один сын. Это правда? — Ложь и клевета. Оскорбление чести и достоинства. Я обратился к газете, которая напечатала этот материал, для того чтобы они провели журналистское расследование. Я объяснил, что им это выгодно, потому что для них это сериал. Иначе нужно было подавать в суд и ждать годами, когда восстановится справедливость. Газета на это согласилась и мы провели расследование: сделали анализ ДНК ребенка. Потому что если ребенок не мой, то все, что написала одна барышня, ложь и клевета. Так и оказалось. — А если бы это оказался ваш ребенок? — Если бы так случилось, я бы не пытался восстанавливать справедливость, а просто поддержал бы этого ребенка. Это очень интимные вещи, на самом деле. Я способен даже не своих детей поддерживать. Но говорить об этом не надо, потому что, как только ты начинаешь бравировать, хвалиться своими добрыми поступками, все обесценивается. Чукча не читатель — Как вы проводите свое свободное время? Читать успеваете? — Пока еще успеваю. Хотя, как сказал Андрей Вадимыч Макаревич, я уже прочитал все, что надо было, со всем ознакомился. Теперь уже сам сочиняю. Чукча не читатель, чукча писатель. — Чем еще интересуетесь? — Я интересуюсь жизнью, по мере сил, возможностей и времени. Интересуюсь театрами, искусством, наукой — в меньшей степени, политикой — тоже отчасти, поскольку потребляю то, что показывают по телевизору. — Хватает времени на дружбу? — Это очень серьезный вопрос. Как сказал Михаил Светлов, дружба — это понятие круглосуточное. На такое меня, честно говоря, не хватает, но я пытаюсь, я стремлюсь. — А светская жизнь представляет для вас интерес? — Откровенно говоря, интереса к светской жизни у меня мало. У меня так много публичной работы, от которой, в общем, я и удовольствие получаю, но и устаю. А светские тусовки окончательно твою энергию вытягивают. И вообще я себя очень неуютно чувствую в публичных местах, причем с детства. Когда я стал более- менее узнаваемым человеком, перестал себе принадлежать. Когда попадаешь в ситуацию, где кругом люди, становишься мишенью и перестаешь быть самим собой. Ты постоянно должен соответствовать некоему образу. Еще одна странная особенность нашей профессии. Патриот Армении — Можно сказать, что вы патриот чего-либо? — Я вообще очень даже патриот многих понятий. Вот, например, родина для меня очень серьезное слово. Родина даже не в смысле конкретного, отдельно взятого места или города, а в смысле принадлежности к нации. Кроме того, я патриот Армении. Я с детства воспитывался в романтических, идеалистических представлениях об этой нации. Папа рассказывал мне, какая сложная, жестокая судьба у этого народа, о геноциде, о гонениях, о репрессиях армян. И я так проникся этим, что когда в 16 лет пошел получать паспорт в городе Красногорске, на вопрос о национальности сказал: "Я не русский, я армянин, потому что у меня папа армянин". На что мне сказали: "Мальчик, ты с ума сошел! Ты где живешь? Посмотри на себя в зеркало!" — и долго крутили у виска. Но все-таки написали "армянин", сокрушаясь, как я потом буду жалеть. Сейчас отметки о национальности в паспорте уже нет. Но я по-прежнему ощущаю себя армянином. Это мои корни. Говорю совершенно без пафоса. А тогда для меня это был поступок. Я понимал, что одной только строчкой в пятой графе я помогаю этому народу. — А армянский язык вы знаете? — Откуда? Я никогда там не был. Я первый раз попал в Армению, когда мне было 28 лет (это было очень символично и, как все в этой жизни, не случайно), в 1988 году, в разгар всех известных событий от Карабаха до землетрясения. За свои 28 лет с моим отношением к этой нации я впервые попал туда именно в этот год, самый роковой для страны. Телеграф |
