|
||||||||||||||||
| Именно он, романтический герой подростков, должен был сыграть Пушкина в фильме Марлена Хуциева
Имена, что давно на слуху, обрастают штампами. Актер закутывается в плащ этого навязанного глянцевыми журналами маскарада, пряча лицо от празднолюбопытствующих. Имя Дмитрия Харатьяна тоже имеет длинный шлейф. Ассоциации первого ряда: голубоглазый блондин, романтический гардемарин, милашка-Мордашка в кругу безумствующих нимфеток. Где там, за ворохом мишуры и правды, сам Дима? – Уверен: в моей жизни все не случайно или случайно лишь с виду. Вот в кино девочка одна привела меня за руку. И вдруг — «Розыгрыш». Повезло. Сотни других детских фильмов снимались. А тут такой густой замес конфликта, музыки плюс название провоцирующее. — Бешеный успех пал тогда на твои неокрепшие плечи. Начинать с медных труб непросто... — Дела давно минувших дней. Конечно, это была жесткая закалка. Трудно пережить такое в 16 лет. Но и тогда, и сейчас помогает отчетливое понимание своего скромного места во всей этой деятельности. — Ты имеешь в виду театр, а новые проекты у тебя есть? — Вот сейчас в «Коллекции» Гарольда Пинтера играю в очередь с Сережей Маковецким. Этот ввод, кстати, тоже случайность. Первого мая начинаю репетировать Дорна. Это такой супер-проект художника Паши Каплевича, выступающего в роли продюсера. Он мой давний друг. (В 1981 году он у Хуциева пробовался на роль Кюхельбекера.) Снова антреприза. Взгляд на «Чайку» строго по системе Станиславского. Нина Заречная — Дубровская, Треплев — Федор Павлов-Андреевич, Тригорин — Балуев и Владимир Симонов, Юлия Рутберг и Надежда Коляканова — Аркадина, Таня Друбич — Маша. — Значит, сегодня тебя влечет лабораторный театр? — Ну пойми, публичности у меня выше крыши. Необходимо разобраться внутри себя, внутри профессии. — Жаль, что эта характерная линия существует пока лишь пунктирно. Хотя Абдрашитов в высшей степени лестно отзывался о сыгранном тобой очаровательном подлеце в «Охоте на лис». — Боже мой, это было почти двадцать лет назад, хотя какие наши годы... — И с Гайдаем ты встретился поздновато, на излете его пути. — Он уже был в возрасте. Но не могу говорить об излете, это неверно. У него был абсолютный слух к природе комического и любимый герой — Чаплин. Во многом Гайдай вырос из немой комической фильмы. Мне довольно легко дышалось в эксцентрической комедии. Но я в силу неопытности еще мало себе позволял, боялся ярких красок. Пожалуй, две главные встречи в моей жизни — Хуциев и Гайдай. Случается любовь с первого взгляда. Так и в дружбе. И в ученичестве. Вдруг возникает сразу человеческий контакт, который не угасает, а расцветает. Я к нему относился как к близкому родственнику, старшему товарищу. Мы говорили о вещах сокровенных, такова была степень доверия. Этим он и дорог мне прежде всего. — А кино как отрезало твою гипотетическую характерность... — Да я уже сам растворился в этом, всегда востребованном. Кино считывает внешний план: романтический герой, открытое лицо... — Но существует мнение, что Харатьян оказался замкнут в гардемариновый меловой круг. Публика ждет от тебя лишь розовых красок. И прорваться сквозь этот круг, быть может, сложнее, чем дебютанту начинать все с чистого листа... — Движение в профессии и есть попытка расширить собственные возможности. Но знаешь, я не хочу изо всех сил резко менять настрой и расположение публики. Я не иду на поводу у спроса, но и не пытаюсь революционно его разрушать. Например, резко отвергать романтические роли. Это верное позитивное направление, согласись. — Без привкуса примитива? — Не думаю, что гардемарины примитивны. Скорее, это призыв к идеалу, искренним человеческим чувствам, взаимоотношениям. — Для самых юных? — Возможно. Для возраста, когда идет формирование мира, душевное строительство. Эти роли — часть моей жизни. Вообще, когда был этот триумф гардемаринов в начале 90-х, я попал в какие-то тиски. Не было издания, программы без Харатьяна. Собственное лицо раздражало безмерно, до тошноты. В то время и с концертной деятельностью я явно перебрал. Года два-три все свободное время отнимали встречи. По три встречи в день... Началась чудовищная депрессия. Такая яма бездонная... Не выходил из дому, ничего не мог, да и не хотел делать. Кризис среднего возраста. Не отчаяние даже, а равнодушие. Знаешь, отчаяние — это все-таки эмоция. А тут как заклинило. Беда... — Идея фильма «Кризис среднего возраста» Гарика Сукачева тогда и возникла? — Нет, позже... — Но связь сюжета с твоим кризисным состоянием видна. — Конечно, это же сценарий моего друга Вани Охлобыстина. — Помню скандал, когда вышли сразу два фильма: Сукачева и Месхиева (сценарий Короткова) на основе одной истории. А как же Юрий Коротков? — Просто сначала Ваня сценарий задвинул Короткову да и забыл. Это ж Ваня... — Сценарий писали на тебя? — Имели в виду. Понимаешь, он очень созерцательный, мой герой. Потуг никаких. Каким в фильм пришел, таким и уходит. Когда я прочитал сценарий, вижу — все замечательно, но роли-то нет. Спрашиваю: ребята, вы меня таким видите? Такой я скучный? Достаточно просто моего физического присутствия? Характер-то задан как состояние. А что дальше? Катарсис мог произойти, когда ближайший друг погибает. Но взрыва, кульминации не происходит. Они успокаивали: это «рыба», на съемках — ух, развернемся! Но чудес не бывает. Хотя по настроению, верному камертону, фильм хороший, с точной интонацией. Да и компания хорошая... — К слову, о компании. Она тоже уже прочно обрела статус модной тусовки... — Да пусть говорят. Но если честно, я не ожидал такого агрессивного отторжения работы в среде кинематографистов. — Фильм на «Кинотавре» плохо приняли? — Если плохо, это было бы хорошо. Его просто не заметили. Даже говорить ничего не хотели. А делали его честно, с созидательным посылом — Расскажи о несостоявшейся роли Пушкина у Хуциева. — Марлен Мартынович — гениальный человек. Пожалуй, мне никто так не верил. — Сколько тебе было лет? — Двадцать один. Позвонила его ассистент, Любаня. Хотим, говорит, пригласить тебя на пробы в фильм о Пушкине. Да, отвечаю, и на какую же роль? — «На Пушкина». Тут я стал хохотать. «Приходи, Марлен Мартынович просил тебя пригласить». — «Ну, Люб, ты-то понимаешь, что я не Пушкин. Я другой». — «Не понимаю». И начали меня постепенно убеждать попробоваться. Главным катализатором всего, просто гипнотизером, был сам Марлен Мартынович, увлекающийся чрезвычайно человек. В какой-то момент уже было просто неловко перед ним не верить в себя, настолько поверил он. Было сделано множество проб, удачных и неудачных. Я комплексовал, был безумно зажат, не мог нести эту ношу неподъемную. М.М. работает очень подробно. Много говорили, ездили в Михайловское, в Питер, на Мойку. Фотопробы. Постоянные поиски грима. Я не расставался с книгой Вересаева «Пушкин в жизни». И страшно благодарен Хуциеву за это счастье. Год ежедневного общения с Пушкиным, с Темой. Не прикосновение — погружение. Меня утвердил худсовет «Мосфильма». Но через день-два вдруг началась какая-то возня. Оказывается, контратаку предприняло Госкино. Оно категорически не принимало меня в этой роли. Ермаш, Павленок созвали еще комиссию, большой худсовет на «Мосфильме», где высказывались самые разные мнения. А М. М. говорил: не спешите, работа еще только начинается, поверьте мне, все будет! Хотя, скажу тебе честно, при сходстве грима, точно найденной пластики, каких-то обретений, сделанных совместно с режиссером, целостности образа еще не было. Хуциев убеждал: это еще только направление движения. Госкино постановило: пусть одну сцену сыграют Шакуров и Харатьян. Там решим. Сделали пробы. И снова мучительные споры. А для М. М. — это мечта всей сознательной жизни. Он хлопнул дверью, потому что ему не доверили выбор актера. — Как печально, что проект не состоялся. — А мне кажется, наоборот. Думаю, с Пушкиным выходит то же, что и с Булгаковым, — мистическая невозможность перевоплощения в какое-то еще тело, кроме литературного. Это во-первых, а во-вторых, сейчас есть легенда, воспоминания приятные. А сняли бы... Пушкин у каждого свой, даже портретно. И люди не терпят давления извне. Сценарий ведь был даже не о поэте. Хуциеву была интересна человеческая сущность, судьба в пространстве страны и времени. Здесь Пушкин для многих выглядел бы неожиданно. Его раздражительность в последние годы, резкое, злое своеобразие в ту пору, когда все от него отвернулись. Хуциев и искал объем сложной, равной себе личности. А ему говорили: Пушкин — это памятник. Другой, не бронзовый, народу не нужен. — То же потом произошло и с Лермонтовым. Сценарий Червинского закрыли, а Николай Бурляев пробил свое кино. — Еще неприятный момент. Во время одного из этих просмотров в Госкино к режиссеру подошел Павленок и как бы шутя сказал: неужели вы всерьез считаете, что великого русского поэта может играть артист с такой фамилией? С такой армянской фамилией. Хуциев просто не знал, как реагировать. Говорить про афро-арабские корни Пушкина? Но вот представь себе: всесоюзная премьера. И вместо звучных имен — Ефремов, Табаков, Герасимов — какой-то Харатьян в роли Пушкина. Тогда я не был никому известен. Чиновники же были ужасно прозорливы, все учитывали. Так что, я считаю, все что ни делается — к лучшему. Со мной осталось это время общения с Пушкиным, с Хуциевым. Это важнее. Может быть, мне мешает в профессии отсутствие этих амбиций: сыграть во что бы то ни стало, добиться роли, доказать, на что я способен. Каждый выход на сцену — экзамен. Но нет этого: вот сейчас выйду и начну покорять. Ну нет. — Никогда смертельно не хотелось получить какую-то роль? И убедить в этом режиссера? — Быть может, я избалован Фортуной. За все же надо расплачиваться. И вот пришел период не то что безвременья, но какого-то неактивного существования, недостаточной реализации. Ведь я вступил в замечательный возраст, пока ты еще здоров и у тебя уже появились жизненный опыт, профессиональные навыки. И есть еще драйв. Уже начинаешь плести сам свою судьбу, выбирать, отвергать, складывать этот пасьянс. — Когда ты на открытии фестиваля в «Орленке» после всех народных и заслуженных выходишь на стадион, кажется, что трибуны с подростками сейчас рухнут от их приветственного крика. — Они знают меня, но как осколок прошлого. Как, этот мастодонт еще живой? Он есть? — Они встречают тебя или твоего романтического героя? — Думаю, что романтическая сущность вообще как черта характера человеку дается. Это тоже ведь не случайно: столько ролей, и все они герои, все они — поэты.... Кроме Гайдая, пожалуй, или «Мордашки», но и там это трепещет. Это внутреннее состояние. Трансформируясь, оно передается через экран. — Думаю, романтика эта засела в тебе не столько после книжек и кино про графа Монте-Кристо и Остров сокровищ, а из нашего с тобой детства: барабаны, костры, горны и гитары создавали для нас иллюзию нашего мира как прекрасного далека. Потом уже сама жизнь развенчивала прекрасной чуши идеалы... — Безусловно, но я вот еще не все развенчал. И что такое романтическое состояние? Идеализация мира. Да, много гадости кругом: война в Чечне, в семье — нелады, в профессии — постоянные проблемы. Так иной раз придавит, что можно в лепешку превратиться. Может быть, я потому и радуюсь жизни, дню, весне, что стараюсь наполнить себя свежим, не стертым цинизмом отношением к окружающему меня. Разочарование, уныние разрушительны. — Так, может, твой герой не из прошлого, а из будущего? — Может. На самом деле эта линия жизнетворна. — Хотя времена не выбирают. После нашего алогалстучного детства как ты с этим криминально-капиталистическим временем сживаешься? — По совету Мирзоева стараюсь из всего извлекать плюсы. Мы живем в это время. Надо, не меняя сути, попытаться его услышать. И время перестанет быть чужим. — Значит, это твое время? — Вполне. Время энергичных людей. Ищущих, активных. — А это ты? — Иногда. Но мне нравится движение в целом. Сейчас все бурлит от возможностей. В прошлом было замечательно другое. Скудость реальных возможностей компенсировалась насыщенной внутренней жизнью. — Но даже вот мобильник в руках — твоя невозможность оставаться с самим собой. Значит, настало время экстравертов, распахнутых для обозрения? И чтобы себя сохранять, надо тратить больше сил... — Нам с тобой, как людям одного поколения, в этом смысле повезло. Замечательно, что на долю выпал перепад эпох. У нас есть, с чем себя соотнести, найти свой баланс, гармонию с миром. — У тебя получается? — Не всегда. Но в поисках этого неустойчивого баланса и есть жизнь. Вектор движения. Не знаю... Может быть, найдешь это равновесие — и сразу станет скучно... Лариса МАЛЮКОВА |
